2004-03-18 02:42:34

Около года назад в издательстве "Иностранка" вышла книга Гилберта Адэра под названием "Мечтатели". Этакое танго в Париже для троих юных созданий.
Фоном служит 1968-й год с его баррикадами и студенческими восстаниями. Музыкальным оформлением - "Интернационал", льющийся из тысяч молодых глоток за окном. Адэр выстраивает бытовую утопию на трех уровнях: сексуальном, социальном, кинематографическом. Как правило, все утопии имеют склонность заканчиваться кровью и душегубством. Все в абсолютно равных пропорциях - и любовь, и смерть.

Бернардо Бертолуччи показал нам книгу Адэра своими глазами. Мы увидели, что "этакое танго в Париже" из первого абзаца - действительно, то самое; Бертолуччи не удалось оправиться от своего фильма тридцатилетней давности, безусловно, самого важного фильма не только в карьере Б.Б., но возможно, во всей истории кинематографа. Мы увидели также, что самого режиссера эта зависимость нисколько не тяготит. Так почему она должна мучить нас?

"Мечтатели" возвращают нас в Париж 1968. Юный денди-американец Мэттью (Майкл Питт) в Синематеке легко сходится с теми, на кого он хочет походить - братом и сестрой, близнецами Тео и Изой (Луи Гаррелл и Ева Грин). Происходит их сближение на фоне недооцененных американских фильмов вроде "Коридора Шока" (1963) Сэмюэла Фуллера и пламенных речей Франсуа Трюффо и Жана-Пьера Лео (последний в фильме запечатлен в двух ипостасях - архивной съемке тех событий и сегодняшней реконструкции) в протест смещения директора Синематеки Анри Ланглуа.

Вместо того, чтобы, впитывая ноздрями бешеный весенний парижский воздух, готовиться к баррикадам и самым крупным столкновениям в Европе с 1917-го года, троица синефилов замуровывает себя в четырех стенах парижской буржуазной квартиры - родители уехали на месяц, оставив чековую книжку. Решение абсолютно логичное, ведь кино есть не что иное, как наиболее ярко выраженный способ ухода от реальности, от сиюминутных проблем. Поэтому все трое испытывают отвращение к телевидению, стилизованному окну в такой неинтересный и предсказуемый мир. Пусть Синематека закрыта до дальнейших распоряжений - у трио остается мощный багаж кадров в голове, прожиточный минимум из Годара, Брессона, Тодда Браунинга, Дитрих и Гарбо.

Тео, выглядящий как заправский парижанин-киноед, напоминающий того же Лео, хватается обеими руками за горло, хрипит, сипит, гулко валится на пол, где тени от оконных рам образуют крест. Мэттью и Иза смотрят на него в недоумении. Бездыханное тело на полу подает голос: "Из какого фильма?". Проигравший в этой викторине должен будет заплатить штраф, больше отдающий сексуальным унижением.

Скромному янки придется овладеть сестрой Тео прямо на кухонном полу под шкворчание яичницы-глазуньи на сковородке. Сам Тео прилюдно извергнет семя на фотографию Марлен Дитрих из "Голубого Ангела", пришпиленную к двери. Извергнет, преклонив колени, тем самым превратив этот акт в самый отчаянный пример синефилии, cлишком далекий от схожей сцены в "Кен Парке" (2002) Ларри Кларка, где тинэйджер мастурбировал, преклонясь перед Анной Курниковой на экране телевизора.

Пусть троица безвылазно сидит в заваленной журналами "Кайе дю Синема" и статуэтками Мао Цзэдуна квартире, ее сексуальность ищет выход наружу. Поэтому здесь, как в "Последнем танго в Париже", всплывает тема неизбежности контроля в человеческих отношениях. Переход на животный уровень существования свершился. Три изможденных тела, катающиеся в собственных фекалиях по пустой квартире (в книге Гилберта Адэра полураспад запечатлен куда более явно) - прямое доказательство того, что "если бы люди жили натурально природной жизнью, то они бы жили совсем не так, как живут сейчас" (c) Эдуард Лимонов.

Фанаты кино не испытывают благоговения перед своими юными и безупречными телами, для них они слишком настоящие. Таких может впечатлить лишь кровь в ч/б, на киноэкране, а не результат менструации или дефлорации. Они не понимают, чем именно плох инцест, знают лишь, что плох - от того исходит их безумная жажда вписать себя в контекст кинокартины. Например, повторить пробег по Лувру, как у Годара в "Отдельной банде" (1964) - через это мечтатели могут примириться со своим существованием. Заслуга Бертолуччи в том, что он превращает их мечты в реальность, ставя героев наравне с трио из "Жюля и Джима" (1962). По крайней мере, крупный план пениса Майкла Питта войдет в историю именно как удачная киношутка, нежели как попытка престарелого режиссера тряхнуть стариной.

Неудивительно, что именно сексуальный аспект фильма стал главным раздражителем шумихи вокруг него. Бертолуччи обвинил дистрибьюторов, компанию "XX Век Фокс", в желании "ампутировать и изуродовать" фильм. Это по меньшей мере странно, ведь с "Последнего танго в Париже" прошло тридцать лет, ситуация с цензурой должна была измениться кардинально.

Бертолуччи работает с обнаженной натурой не в стиле европейских порнореалистов, холодных, подверженных рефлексиям. Это работа кинорежиссера-мастодонта, свято верящего в способность кинопленки оттенить скуку и рутину. Но секс нарушает гармонию, к которой стремился Б.Б., забивая другие темы - кино и политику.

Возможно, Бертолуччи намеренно сделал такой ход: ведь после "Маленького Будды" (1993) и "Последнего императора" (1988) он уже не тот ярый конфронтационалист, каким сам был в 68-м. Потому американец Мэттью говорит складнее, чем пассивный маоист Тео, доводы его в защиту пацифизма убедительнее, а отказ от борьбы с коктейлем Молотова в руках вторит всезнающему буддизму, поселившемуся в сердце Б.Б.

Желание снова быть молодым и нести прекрасную чушь - вот что тяготит Бертолуччи по-настоящему. Поэтому-то он вернул рупор Жан-Пьеру Лео, в "Последнем танго в Париже" исполнившему нелицеприятную роль сосунка по сравнению с бунтарем-мачо Брандо. В "Мечтателях" сосунки выходят на первый план, отыгрываясь на мачо, предающихся ностальгии - на самом Бертолуччи.

В одном из споров Тео утверждает, что Мао Цзедун - самый великий режиссер в истории человечества, потому что сумел срежиссировать целую толпу китайцев, идущую под красными знаменами с красными книжечками в руках. Тео прав лишь отчасти. Он не смотрел фильма Бертолуччи "Последний император", в котором Б.Б. переплюнул не только Мао, но и создал задел для прочих "великих" режиссеров-диктаторов, ворочающих целыми киноимпериями эпичности ради (Питер Джексон - это киноаналог Иосифа Сталина, по моему скромному мнению).

А если бы Тео, уже будучи дряхлым киноманом, дождался "Мечтателей", то наглядно бы понял правоту американца Мэттью. Бертолуччи обеляет кинофетишистов, фильмотечных крыс, просиживающих штаны в душном мраке Музее Кино, когда на улице весна и девушки в коротких юбках. Поход в кино после "Мечтателей" никогда уже не покажется пустой тратой времени. Он наполнится воистину сакральным смыслом, как и должно происходить с каждой уважающей себя мечтой.

ROL